Реагировать на старшего закатанными глазами, шумным вздохом и мысленным «да пошёл ты» постепенно начинает входить в одну из его очень вредных повседневных привычек — и в данном случае ничего, естественно, не меняется: Донхёк рефлекторно закатывает свои глаза, срывается на усталый выдох и посылает Ренджуна куда подальше, надеясь больше не увидеть того ещё раз за сегодняшний день. Впоследствии провожает удаляющуюся от себя фигуру тяжёлым взглядом, слишком запоздало опоминается и невольно оглядывается вокруг, пытаясь вспомнить, с чего ему стоит начать занимать свои рабочие обязанности. После — наконец-то приступает к делу.

Всё утро Донхёк проводит сначала за всеобщей кормёжкой, уборкой лотков и клеток и за расчёсыванием собак с чрезмерно длинной шерстью, а некоторым из которых он даже ту укорачивает на уровне глаз. Далее парень заслуженно обедает — в окружении других сотрудников, но, благо, всё-таки не Ренджуна (этот петух, видимо, решает в очередной раз провести обеденное время отдыха наедине со своими драгоценными тараканами), поднимает себе настрой хорошим общением — накапливающийся недосып и усталость убивают в нём слишком много нервных клеток — и по итогу в какой-то момент, довольно быстро, возвращается обратно к работе.

После обеда Хэчан занимается лечением, время от времени поглядывает в сторону кошачьего «корпуса», непроизвольно — по непонятной ему причине — пытаясь выглядеть там чужую тёмную макушку, и, в конце концов убеждаясь, что китаец оказывается на положенном месте, продолжает заниматься привычными делами, среди которых он обнаруживает практически жизненно-важное для своих четвероногих друзей — покупку их корма.

Запасы оказываются практически полностью истощены — и Донхёк предупреждает об этом администрацию. Те выдают ему чековую книжку приюта, следуя установленным правилам, и напоминают, сколько нужно купить пакетов. После — он берёт небольшой служебный фургон, едет в нужный магазин, в котором они всегда закупаются всеми необходимыми предметами, и на месте производит заказ: пятнадцать пакетов корма по десять килограмм. Оплачивает всё чеком, несколько обречённым взглядом оглядывает всё купленное и понимает, что дело остаётся за самым сложным — сначала погрузить всё в фургон, а затем разгрузить всё обратно.

Происходит усталый вздох. Донхёк слишком сильно заебывается постоянно так жить. Мотивации и дальше продолжать волочить своё существование становится у него всё меньше и меньше.

К своему удивлению, Ченлэ нисколько не расстраивается, что некогда относительно близкие ему друзья — скорее, даже приятели — не проявляют к нему никакого должного интереса и всё своё внимание отдают именно Джисону. Его больше не волнует ни их существование, ни их проблемы, ни что-либо связанное с теми, помимо, естественно, лучшего друга, который оказывается единственным мостом, связывающим его и этих людей между собой. Потому, когда Пак неожиданно подмечает, что вечер прошёл довольно приятным образом, Ченлэ непроизвольно приподнимает в недоумении бровь и переводит не то удивлённый, не то непонимающий взгляд на младшего. В этот момент ему тут же хочется сорваться на несколько грубое «ты серьёзно?», однако он почему-то сдерживает в себе данный порыв, хотя обычно с Джисоном подобное никогда не требуется, и переводит глаза обратно на дорогу.

— Не думаю, что соглашусь на ещё одну такую встречу, — честно признаётся Леле и задумчиво кривит свои губы. По его мнению, это — действительно правильное решение, ведь их общие приятели для него окончательно оказываются в прошлом. Интересы меняются, как и значимость каких-то вещей (и особенно людей) — естественно, тоже. — Мне как-то неуютно в их компании, — объясняет он, тем не менее, следом, не желая, чтобы Джисон начал обвинять во всём Марка, который и впрямь имеет некоторое влияние на него в данном плане, и вновь поворачивает голову к младшему. Пытается понять, входит ли тот в список людей, с которыми ему теперь некомфортно, и ощущает, что это… будто бы и невозможно вовсе? Джисон всё ещё остаётся для него любимым февральским солнцем — приятно греющим и ни за что не обжигающим его. — Но вы обязательно собирайтесь вместе, — добавляет Ченлэ и в то же время почему-то ощущает странный укол жгучей ревности. Ему не нравится, что Джисон может интересоваться кем-то больше, чем им, и проводить своё свободное время с кем-то другим. — Одна из сегодняшних девчонок, кстати, явно положила на тебя глаз.

Он поступает ужасно, потому что непроизвольно пытается заставить своего друга оправдываться и говорить, что такое того не интересует; но ничего с собой поделать всё же не может. Леле чертовски сильно льстит, что в чужих глазах он всегда находится на самой вершине, оказывается, несмотря ни на что, самым значимым — лучшим из лучших, а к хорошему любой человек, как правило, слишком быстро привыкает — и он исключением, конечно же, не становится. Китаец намеренно манипулирует Джисоном так, чтобы даже в подобной ситуации тот чувствовал именно себя виноватым. Намеренно заставляет того не отрекаться от ужасной зависимости своим лучшим другом. И намеренно не позволяет продолжить так и не завязавшийся толком разговор, отвлекаясь на очередную подъезжающую к ним машину и якобы пытаясь вслух понять, не принадлежит ли та его водителю.

Благо, чутьё и удача его всё-таки не подводят — и спасительный автомобиль несколько резко останавливается в нескольких шагах от них. Из салона выходит мужчина, здоровается с ними кратким поклоном и открывает впоследствии заднюю дверь, пропуская внутрь сначала Ченлэ, а следом за ним и Джисона. Усаживаясь поудобнее на своём сидении, Леле кратко диктует адрес — совершенно не новый для своего водителя — и переводит взгляд на улицу, прижимаясь лицом к холодному стеклу. Правую ладонь он устраивает на свободном сидении рядом, невольно касается мизинцем чужой тёплой кожи и оставляет свою руку обездвиженной.

Ему сейчас оказывается жизненно-необходимым чувствовать Джисона физически. Хоть как-то удерживать того подле себя, чтобы ненароком не потерять в процессе.

Не вступить в непроизвольный спор помогает только лишь сладкий — в буквальном смысле фруктовый — поцелуй. Донхёк не может такому противиться, срываясь на тень довольствующейся улыбки, вынужденно кивает, на самом деле не желая покидать их нынешнюю локацию (на кухне они никогда ничем таким ещё не занимались), и переводит беглый взгляд на выход из помещения. Срывается на шутливое «ladies first» с забавным и немного шепелявым акцентом, замахивается одной из своих ладоней и со звонким шлепком ударяет той по ренджуновым ягодицам, тем самым заставляя юношу с возмущением всё-таки сорваться с места. В свой черёд, Донхёк провожает китайца пристальным изучающим взглядом, скользит тем по чужой стройной фигуре — особенно бёдрам, слегка покачивающимся при практически кошачьей походке — и ощущает, что его охватывает мгновенная жажда. Утолить её он пытается за счёт приготовленного собственными силами коктейля, выпивает всё содержимое своего стакана буквально залпом и слизывает остатки на губах языком.

Удовлетворить себя, тем не менее, не получается — его желание исходит не из потребности что-либо выпить, а из банальной нехватки в Ренджуне, в физической близости с тем, опьяняющей и каждый раз сводящей с ума. Потому, когда наконец-то появляется возможность утолить свой практически уже нестерпимый мучительный голод, Донхёк не думает дважды. Он несколько запоздало срывается с места, довольно быстро нагоняет Ренджуна, как оказывается, ожидающего его прямо за поворотом, чтобы чертовски по-ребячески напугать его, и, честно говоря, действительно непроизвольно вздрагивает на секунду.

— Ах ты… — несколько грозно начинает шатен, но свою мысль так и не заканчивает. Тут же пытается ухватиться за своего парня, чтобы отомстить ему за подобное, однако Ренджун реагирует быстрее, уже привыкший к тому, что Донхёк сразу же пытается его защекотать, а после — прижать к ближайшей поверхности и уже зацеловать, и ловко срывается в сторону лестницы. — Далеко всё равно не убежишь! — кидает он китайцу вслед и пытается того нагнать. Получается это только, немного запыхавшись, в коридоре второго этажа, прямо по направлению в свою комнату — в конце концов, Донхёк оказывается немного быстрее. По хозяйски подхватывает Ренджуна за талию, прижимает к себе того со спины и производит ожесточённый штурм беглыми поцелуями по шее.

Китаец с наигранным возмущением выкрикивает «хватит», усердно пытаясь выбраться из его несильных объятий, и в то же время срывается на довольный смех — на самый лучший звук, существующий в этом мире. Донхёк готов слушать тот буквально часами, потому что всё, что принадлежит и как-либо напрямую касается его парня, — априори самое прекрасное, самое лучшее и самое важное.

— Как же я тебя люблю, малыш, — резко останавливая свою атаку, произносит шёпотом он Ренджуну на ухо и срывается на очередную улыбку, физически прикасаясь той к чужой тёплой коже. — До сих пор не верится, что ты существуешь, — добавляет следом кореец и позволяет старшему развернуться к себе лицом, ослабляя хватку своих рук. — Ущипни меня, — предлагает он лукаво и опускает взгляд на чужие чертовски излюбленные губы, — или всё-таки поцелуй.

william singe — love you like me

Подобные вечеринки Джемину нравятся только лишь относительно — его не прельщает напиваться до потери сознания, хотя алкоголь всё-таки умеет давать ему приятное расслабление во всём теле и особенно в мыслях, как и не прельщает находиться среди кучи безумных пьяных людей, жаждущих пообщаться с ним или просто провести вместе время. Ему не нравится врать родителям о своём местонахождении, рискуя раскрыться и получить слишком жестокое — телесное? — наказание, не нравится делить Ренджуна с остальными присутствующими персонами, среди которых может оказаться чёртов Ли Донхёк, и не нравится весь окружающий шум, только лишь издали напоминающий музыку, но на деле походящий скорее на сильно ударяющий по ушам гомон. Тем не менее, несмотря на все минусы и нерасполагающее к веселью настроение, Джемин всё-таки не может отказать своему парню в нахождении здесь. Если тот хочет немного развлечься, то он просто смиренно должен быть рядом. Без маниакального контроля и желания выдавить глаза абсолютно любому, кто только лишь посмеет посмотреть в сторону китайца. Он уверяет себя (утешает), что никто здесь не намеревается у него украсть Ренджуна, и также напоминает себе о обещании быть лучше, чем раньше. Никак не ограничивать того, не сковывать своей жадностью и относиться ко всему с пониманием.

К своему удивлению, действовать обдуманно, размеренно и не в порыве каких-либо эмоций и впрямь идёт их отношениям на пользу. Джемин усиленно работает над собой, каждодневно (практически ежесекундно) подавляя в себе различных внутренних бесов, и пытается создать своему парню наиболее комфортную атмосферу с собой — только потеряв того, он действительно осознаёт, насколько этот человек для него значим и насколько сложно (невыносимо и мучительно) существовать без того. Поэтому Джемин спокойно оставляет Ренджуна без присмотра, чтобы наполнить чужой стакан очередной горькой выпивкой, и вновь убеждает себя, что давать друг другу подобную свободу в здоровых отношениях — это нормально. Это является частью взаимодоверия — тот момент, когда можно оставить свою половинку в окружении каких-либо стервятников и не бояться, что произойдёт что-то плохое.

Вдохновлённый собственными внутренними диалогами (самообманом), брюнет заполняет чужой стакан очередной порцией алкоголя — некрепкого, чтобы Ренджун всё-таки с этим не переборщил — и ищет на кухне, на которой и лежат на столе все бутылки со всевозможными напитками, чего-нибудь перекусить. Не для себя, а, опять же, только лишь для старшего — тот постоянно оказывается превыше всего, даже него самого. Потому, желая наполнить чужой желудок чем-нибудь относительно сытным и вкусным, Джемин переискивает все полки на всё съедобное, находит по итогу сладкие снеки — различного вкуса pocky — и берёт пачку клубничных. Непроизвольно представляет, как погрузит одну из палочек в ренджунов рот, зажмёт другой конец, не покрытый розовым слоем, между своих губ и постепенно начнёт продвигаться к чужим. Не то из нежного желания любовно коснуться тех невинным поцелуем, не то из уже непроизвольного желания наконец-то показать всем, кому китаец окончательно и бесповоротно принадлежит.

Так или иначе, Джемин покидает кухню с наполненными стаканами — чужим и своим, прихватывая под подмышку небольшую упаковку с печеньем, с предвкушением возвращается в главный зал и пытается найти своего парня взглядом. Глаза, тем не менее, тут же цепляются за столпотворение у танцпола — и он непроизвольно направляется к той. К своему удивлению, довольно с лёгкостью пробирается сквозь плотно прижатых друг к другу людей, потому что, только лишь завидев того, они практически сразу же — на удивление, будто бы синхронно — раскрывают ему проход к какому-то таинственному зрелищу и заставляют его по итогу замереть.

В этот момент Ренджун вовсю ластится к грёбанному Джено, на глазах у всех откровенно с тем целуется, буквально сосётся, охотно позволяя подхватить себя под бедро массивной из-за выделяющихся мышц рукой, и с такой жадностью растаптывает все его чувства, превращая те в жалкие уродливые руины, что Джемин на несколько секунд всего-навсего забывает, как дышать. Со злостью сжимает в своих руках оба бумажных одноразовых стаканчика, разливая и по полу, и на себя алкоголь, непроизвольно — с явной горечью — скалится, вдруг осознавая для себя, что все его старания — бессмысленный кусок дерьма, который китаец намеренно и с брезгливостью обходит, и выкидывает всё из своих рук в сторону. Сдерживать себя в чём-либо смысла теперь больше нет.

Джемин подрывается с места, даже и не придавая никакого значения тому, что Ренджун вдруг неожиданно пятится от Джено по собственной воле, за несколько торопливых шагов преодолевает разделяющее их — его и его парня — расстояние, по пути крайне грубо расталкивая пару человек, и, не раздумывая, налетает на Джено, этого грёбанного обсоска, который позволил себе вытворять такое с его малышкой.

— Я тебя убью, сволочь, — процеживает он, с силой хватаясь за чужое широкое плечо, и отталкивает того подальше от китайца. От неожиданности или из-за обильного количества выпитого алкоголя этот ублюдок неизбежно (жалко) падает на пол, нелепо пытаясь за что-нибудь ухватиться, — и Джемин действительно желает того в порыве слишком сильной ненависти всего-навсего придушить. На деле же, он тут же замахивается на того своей ногой и с силой заезжает куда-то по рёбрам громоздким ботинком. Толпа мгновенно вскрикивает, Джено рефлекторно мычит, поднимая на него такой же презрительный, как и у него самого, взгляд, а первым в происходящее встревает именно Ренджун.

Китаец хватает его за руку, пытаясь предотвратить новый удар, — и Джемин действительно на того отвлекается. Резко поворачивает голову к старшему, смотрит прямо в глаза — с такой же ненавистью, как и по отношению к валяющемуся на полу куску мяса — и ощущает запоздалое чувство дежавю. Всё вновь происходит по ужасному уже практически шаблонному сюжету: они находятся на вечеринке, Джемин оставляет Ренджуна без присмотра, и тот тут же лезет на член выродков Ли. Вот только в этот раз он не желает слушать никаких оправданий и пытаться смириться с тем, что всё это время, что они были вместе, возможно, китаец ещё и шлялся с Джено за его спиной. Иначе как объяснить их столь откровенные зажимания и поцелуй при виде всех остальных? Поэтому Ренджун и хотел скрывать их отношения? Джемин, ведь, только лишь какое-то развлечение? Игрушка? Неплохой способ провести приятно время?

— Не трогай меня, блять, — он практически сразу же выдёргивает свою руку и уже теряет какой-либо запал на драку. Его охватывает удушающее отчаяние. Боль. Полнейшее непонимание.

Джено рядом поднимается с пола, но Джемин даже и не замечает этого, пытаясь найти в ренджуновых глазах ответы на рвущиеся наружу вопросы.

Почему ты со мной так поступаешь? За что? Неужели я не был для тебя достаточно хорошим парнем? Почему все вокруг всё равно остаются лучше меня? Ты совсем не замечаешь моих стараний? Ты совсем не любишь меня?

Боковым зрением он неожиданно улавливает какое-то движение и только лишь благодаря какому-то инстинктивному рефлексу умудряется избежать рвущегося к нему кулака со стороны Джено. Тот проносится мимо его лица буквально в паре сантиметров — и Джемин расширяет от удивления глаза. Вновь вспоминает об этом ублюдке, сжимает свои собственные пальцы в кулаки и намеревается выместить всю свою поганую злость на этом человеке. Тут же замахивается на того, тоже несколько мажет и в то же время всё-таки немного задевает скулу. От правой конечности по всей руке проносится резкая боль, однако Джемин полностью игнорирует её и просто желает врезать Джено ещё.

Эта потребность оказывается совершенно взаимной, но полностью удовлетворить её им по итогу всё же не позволяют — в происходящее наконец-то вмешиваются и другие, не только Ренджун, неспособный никак помешать этим двум диким псам, и тут же разъединяют их, не позволяя нормально подраться.

— Ты ещё пожалеешь об этом, сукин сын, — обращается Джемин к перекаченной мрази, рявкает следом на парней, удерживающих его за обе руки, угрожая теперь уже и им, если те его сейчас же не отпустят, и всё-таки успешно добивается своего. Переводит взгляд к старшему, тут же рвущегося в его сторону, и грубо отталкивает того от себя. — Не приближайся ко мне, блять. Я не хочу иметь ничего общего с такой лживой мразью. Можешь теперь спокойно скакать на любых хуях, раз тебе так неймётся, — ядовито выплёскивает он свою обиду на собственные жестоко растоптанные чувства и делает решающий шаг раньше Ренджуна.

В прошлый раз тот чётко дал ему понять своё место, с лёгкостью выбрав Донхёка вместо него, и потому он не наступает на эти грабли по новой — не позволяет себя ещё больше унизить и окончательно втоптать в грязь. Хватит уже с него. Он не железный.

Честно говоря, Донхёк не ожидает услышать на том конце текущего звонка своего практически ненавистного коллегу Ренджуна и потому первые несколько секунд просто не может поверить, что действительно слышит именно этот голос, а не чей-то ещё. Непроизвольно хмурится, вслушиваясь в слова, торопливо и несколько хаотично пробирающиеся в его черепушку, сразу же старается разобраться, в чём дело, не совсем понимая, откуда ему необходимо вытащить в эту секунду китайца, и даже пытается того перебить, задавая вполне ожидаемые вопросы — «где ты?» и «что с тобой произошло?», но, к сожалению, так и не получая никакого нормального ответа. Ренджун будто бы не слышит его слова или всего-навсего притворяется, намереваясь его разыграть, чтобы впоследствии поиздеваться и доказать ему, что не стоило с такой лёгкостью разбрасываться номером своего телефона.

— Ты можешь ответить, где ты сейчас находишься? — не сдаётся, тем не менее, Хэчан и замученно трёт пальцами сморщенную из-за сведённых друг к другу бровей кожу. Он непроизвольно срывается на несколько раздражительные нотки в своём голосе, потому что ему действительно не хочется тратить своё драгоценное время на пустые звонки — Ренджун почему-то не вызывает у него должной взволнованной реакции; однако в помощи отказывать парень всё-таки не собирается. В нём по-прежнему теплится довольно наивная надежда, что его новый коллега всё же не станет поступать с ним подобным образом и данный звонок — действительно настоящий крик об экстренной помощи. Разве что китаец на самом деле не кричит, а лишь невнятно хрипит ему, съедая некоторые свои слова, и всё ещё толком не сообщает, что всё-таки происходит. Откуда ему нужно того забирать? Как тому можно помочь? Куда ему ехать? От кого защищать? Какая опасность того сейчас окружает?

Донхёк не понимает и оттого начинает суетиться — испытывает уже искреннее волнение за старшего, пусть тот этого и не заслуживает. Он заранее отдаёт себе отчёт, что никакая проявленная помощь по отношению к Ренджуну скорее всего не окажется награждена даже малейшей благодарностью, и практически сразу же смиряется с данной мыслью, хотя и задаётся одновременно вопросом, есть ли вообще смысл стараться для человека, неспособного оценить чужие старания.

— Слушай, ты, ведь, не пытаешься меня тупо разыграть? — всё же не сдерживается Хэчан и интересуется о терзающем его вопросе. Слишком уж странно ведёт себя с ним китаец. Чрезмерно подозрительно, он бы сказал. — Если нет, то просто скажи уже, куда мне приехать, чтобы тебя забрать. Я, ведь, действительно заберу. Ты можешь на меня положиться, хён.

В подтверждении он забирается в салон машины, торопливо садится за руль и, зажимая свой телефон между щекой и плечом, наконец-то заводит мотор.

Ночной холодный воздух пробирается ему под одежду, вызывает отвратительные колючие мурашки по всей коже — особенно по обнажённым участкам — и, к сожалению, ни черта не остужает его яростный пыл. Бушующая в нём злость совершенно не утихает, только лишь, наоборот, чрезмерно быстро набирая новые губительные обороты (всё из-за хаотично нарастающих на эмоциях мыслительных процессов), а ногти пальцев, непроизвольно сжатых в увесистые кулаки, вот-вот норовят до крови впиться ему во внутреннюю часть грубых ладоней.

Джемин несётся куда-то вперёд — подальше от главной причины свирепствующей под грудной клеткой бури — и всё ещё не позволяет себе обернуться, потому что слишком отчётливо для себя осознаёт: он может простить Ренджуну абсолютно любую подлость, абсолютно любое предательство и абсолютно любой грёбанный нож в спину. Без того кореец действительно больше не ощущает себя собой. Никак не может нормально функционировать. Старший становится для него откровенной необходимостью, но в этот миг — совершенно отвратительной и даже пагубной, как горячий воздух — для человека при сильном пожаре, запертом в небольшом ёмком помещении. Дышать вроде бы надо, а вроде бы от этого становится только лишь хуже.

Он убеждается в этом, когда Ренджун зачем-то решается его нагнать и заставляет всё-таки остановиться и, что хуже, в конце концов обернуться, по новой сталкиваясь взглядами. Тот просит всё объяснить, вероятно, выслушать очередную мерзкую ложь, а Джемин лишь брезгливо вырывает свою руку — уже в очередной раз за вечер — и мгновенно отстраняется на шаг.

— Отъебись от меня, я сказал, — рявкает он и смотрит на старшего с твёрдой решительностью и абсолютным холодом. К своему удивлению, ни разбираться в произошедшем, ни прощать что-либо у него абсолютно никакого желания не возникает. Всё кажется ясным и так: Ренджуну совершенно наплевать и на его чувства, и на их близость, и на все их планы, которые они обсуждали в порыве каких-то трепетных эмоций. Джемин действительно спокойно выдерживает чужой будто бы виноватый взгляд, равнодушно замечает в трясущихся миниатюрных ладонях выброшенное им ранее кольцо и ощущает лишь новую потребность выкинуть то куда-нибудь снова. — Мне не нужны твои объяснения, — произносит брюнет уже менее раздражённым голосом, холодея к происходящему с каждой новой секундой (вероятно, в защитной реакции), и непроизвольно отвлекается на другую фигуру, возникающую позади Ренджуна в дверях. Грёбанный ублюдок Джено рвётся за своим не то новоиспечённым, не то уже постоянным любовником — и Джемин вновь ощущает новый удар под дых от чужого предательства.

Режущая боль продирает всё его тело и заставляет практически мгновенно вернуть глаза к китайцу.

— И ты мне тоже больше не нужен.

Он вновь отворачивается и уходит, немного даже удивляясь, что Ренджун, несмотря на его слова, всё равно пытается его отчаянно остановить. Цепляется за одежду, цепляется за руку, цепляется за и так болезненно кровоточащее сердце, но нормально ухватиться за него у того так и не выходит. Тот, наоборот, неудачно падает, спотыкаясь о собственные ватные ноги, рефлекторно издаёт что-то между шипением и стоном и заставляет по инерции остановиться. В любой другой подобной ситуации Джемин обязательно бы бросился к старшему, расцеловал ушибленное место и отнёс на собственной спине до любой скамьи, чтобы получше разглядеть возможные увечья; однако в данную секунду он только лишь на миг оборачивается, сильно сжимает свои губы зубами, чтобы не сорваться на взволнованное «ты в порядке, малышка?», и ненавидит себя за то, что уже готов тому сдаться, чтобы впоследствии укутать в свои объятия и умолять шёпотом (губы в губы) простить именно себя за все произнесённые сегодня слова.

Пересилить свою зависимость в Ренджуне оказывается для него практически невыносимым, но Джемин всё же справляется и срывается с места в противоположную от старшего сторону. Откровенно сбегает от того. Подальше отсюда, быстрее. Освещённые уличными фонарями дома проносятся мимо него рябящим калейдоскопом. Он торопливо несётся по улице, а холодный воздух царапает его горло при каждом вдохе. В голове не оказывается ни единой чёткой мысли.

В какой-то момент шаги начинают замедляться, дыхание оказывается рваным и частым — и Джемин в конце концов непроизвольно застывает, задумчиво уставляясь в пятно, небольшую лужу на ещё не засохшем после дождя асфальте. Он всё не может избавиться от выражения ренджуновых глаз после его последних слов и его окончательного ухода — оледеневшие, треснувшие, мокрые. Он определённо сделал тому больно.

В ушах, тем не менее, звучит собственный голос: «ты мне больше не нужен». Джемин вдруг понимает, что на самом деле сказал это не для Ренджуна, а скорее для себя самого. Он ведь уже твердил себе эти слова ранее, как заведённый, — ещё после произошедшего с Донхёком, чтобы всё-таки поверить в них, потому что…

Он больше не собирается во всё это лезть ещё раз. Он больше никому не позволит себя разбить. Оно того точно не стоит.