За две недели на чистом белом листе бумаги, несколько даже помятым у уголков, появляется лишь пара несвязанных друг с другом словосочетаний, вдоль которых, в конце концов, Ханбин криво проводит стержнем своего любимого чёрного маркера пару раз и тяжело выдыхает через свой нос.

Какое-то время ему действительно кажется, что после дебюта всем (или хотя бы именно ему) станет намного легче и проще – груз с его плеч, наконец-то, спадёт, а сам он вздохнёт полной грудью и почувствует себя более свободным, чем есть, – птицей, выбравшейся, в конце концов, из своего заключения в необъятные и ещё отнюдь не изведанные просторы, встречающие его словно с распростёртыми объятиями. Вот только, на деле, реальность, конечно же, оказывается слишком жестокой и в который раз рушит все его ожидания – от и до.

Вообще было время, когда Ханбину хотелось сбежать – уехать куда-то в незнакомое место, спрятаться где-нибудь в укромном углу и начать долбится своим затылком о стену, потому что избавиться от тяжести в груди и от пульсирующей боли в висках оказывается просто невозможно. Было время, он хотел сдаться – просто опустить свои руки и сказать себе «хватит», «прекрати», «оно того вовсе не стоит». Но, в итоге, рядом всегда оказывался Дживон, сжимал его плечи своими ладонями и без всяких слов давал понять, что он не позволит Ханбину сломаться. Ведь он рядом – не надо даже протягивать свою руку и о чём-то, неприятно поджав нижнюю губу, просить. Необходимо лишь держаться и дальше и позволять себе время от времени небольшую слабость – откинуть голову назад, встретиться тут же с дживоновым взглядом и понять, что вся тяжесть его груза, взваленного на плечи, разделять он может не только один. С ним всегда – где-то под боком – есть его верным Кимбап.

Как-то Дживон неожиданно покупает себе новые, как оказывается, натирающие пятки ботинки, а после в течение нескольких дней жалуется, что ему просто чертовски как больно. Больно – именно поначалу, а дальше к ней – к этой боли – постепенно привыкаешь и уже практически не обращаешь на неё никакого внимания. А оттого сперва Ханбин думает, что Бобби – полный придурок, не умеющий выбрать для себя удобную обувь, а уже после, – через какое-то время, – внезапно вспоминая чужие слова, он понимает, что этим примером можно описать две третьих его жизни: боль и привычка.