Чанёль – художник, а вся его жизнь – словно белое полотно: рядом краски, кисть и пока ещё не тронутая палитра – он не знает, с чего начать, но центром его картины определённо является Бён Бэкхён, низкорослый парень и по совместительству смысл его жизни, обретённый около четырёх лет назад.

Они познакомились, если честно, случайно. Бэк тогда был на пятом курсе журналистического факультета, а Чанёль – на четвёртом году обучения в высшей художественной школе; – по сути, ничего общего между ними быть и не могло. Однако они жили неподалёку друг от друга и по выходным почему-то часто ходили в одно и то же время в прачечную около небольшого, откровенно говоря, вшивого бара: Чанёль своё время ожидания проводил на улице с пачкой сигарет и с густым табачным дымом, окутывающим его каждый раз словно тёплый вязанный шарф, а Бэкхён читал какие-то книги и что-то записывал себе в тетрадь; – опять же, по сути, ничего общего между ними быть и не могло. Каждый жил в своём отдельном мире и не трогал другого: Чанёль смотрел на всё хмурым взглядом и с тяжёлыми периодичными выдохами, а Бэкхён действительно жил в своё удовольствие и практически ничего не замечал вокруг. Вот только…

Однажды Пак попытался проверить свою точность в бросках и решительно кинул недокуренную сигарету в метре от него стоящую рядом урну, на деле, к сожалению, попадая им в пакет выходящего из прачечной Бэкхёна, отчего всё в тот же миг загорелось ярким, по сравнению со всей окружающей серой рутиной, пламенем и напугало обоих парней: Чанёль, мать его, убедился в своей неоспоримой точности, а Бэкхён просто на мгновение потерял дар речи – в пакете лежал его реферат, над которым он пыхтел около двух месяцев или более того.

«Я в дерьме,» – пронеслось тогда в паковской голове, а через несколько месяцев их последующего общения – в знак извинения Чанёль предложил время от времени вместе выпивать в том самом небольшом вшивом баре по стакану дешёвого коктейля за его счёт – это стало уже некой привычкой.

«Я в дерьме» значит, что Бэкхён сегодня слишком красив. «Я в дерьме» значит, что их первый поцелуй окончательно скрутил ему все его внутренности под грудной клеткой и на уровне живота. «Я в дерьме» значит, что Чанёль, в конце концов, совершенно потерял свой рассудок и, чёрт возьми, влюбился в этого дурацкого на вид мальчишку, а по годам – уже взрослого мужчину. Правда, первое Бэкхёну всё же подходило гораздо больше, а потому через ещё пару месяцев уже их отношений мысленно о нём Пак думает, сугубо как о своём мальчишке или, скорее, даже как о мальчике – о своём главном и бесценном сокровище, в конце концов.

Вообще, по сути, Чанёль – не особо обеспеченный человек: он – выродок из бедной семьи, и работает с восемнадцати лет на полставки; однако всё это не мешает ему спокойно считать себя самым богатым человеком на всём белом свете. Потому что под его боком на односпальной кровати лежит Бён Бэкхён и пускает слюни на чужое плечо, а под рёбрами у него – целый калейдоскоп ощущений и чувств по отношению к своему хёну.

Паку хочется подарить ему целый мир, но вместо этого в какой-то момент он просто предлагает съехаться и жить вместе в одной квартире – это, по сути, тоже в какой-то мере целый мир, просто более ёмкий и более уютный, только для них двоих: они никого не приглашают в гости, но через какое-то время всё же заводят себе небольшого питомца, чёрного породистого котёнка, который, привыкнув ко всей царящей дома обстановке, в конце концов, начинает драть обои на стенах и обивку их итак далеко «страдающего» время от времени дивана – Чанёль в сексе бывает слишком груб и резок, а Бэкхён, в свою очередь, оказывается ужасным провокатором.

Они счастливы. Конечно, случаются иногда и ссоры, и недопонимания, и приступы ревности, и эти глупые минутные «я так устал от тебя», однако они живут так вместе в течение нескольких лет и, кажется, находятся друг с другом будто вечность и будто с самого начала – нет никакой жизни «до» и нет её и «после».

У них всё хорошо: Бэкхён работает по своей специальности и иногда уезжает во всякие командировки, а Чанёль рисует его по памяти на клочке бумаги и ждёт обратно, планируя в ближайшие выходные сходить в кино и поприставать к старшему в темноте, ладонью сжимая его колено и скользя ею после по внутренней части чужого бедра – нарочито медленно и будто даже с некой садисткой издевкой.

А потом, в какой-то самый неподходящий момент, в паковских мыслях что-то отчаянно бьёт неожиданную тревогу: «ничего не вечно» и «у всего есть конец». Даже у них, несмотря на данную ими клятву любить друг друга в горе и в радости, в богатстве и в бедности, в болезни и в здравии, пока смерть не разлучит их, в конце концов, – они сделали это сугубо по-пьяни и с заливистым смехом после каждого слова. Но почему-то Чанёль всё же верит во всё это, как наивный юный мальчишка, и отрицает любую возможность объявления о внезапном конце – об окончании всей этой эйфории, в которую его затянул некогда Бён. Тот самый Бён, который сидит допоздна за столом и что-то сточит по-новой в своей тетради.

Он не ложится спать – слишком много работы, а потому трудится несколько часов подряд, пока резко не замирает и не может ничего сделать более.

Чанёль просыпается только под утро. Он подходит к ещё спящему Бэкхёну, целует его в затылок и направляется в душ. У него отчего-то ломит всё тело, а в груди что-то болит: нечто будто стягивает его сердце и заставляет то бешено биться о рёбра, словно обезумевшая птица, желающая вырваться прочь – наружу. Вот только Пак упрямо игнорирует все непонятные ему симптомы и спокойно намыливает своё тело, подставляя то под тёплые струи воды.

— Бэк, ты не проспишь работу? – подходя к старшему через двадцать минут, Чанёль сжимает его плечи и ведёт кончиком носа вдоль скулы, холодной скулы. Бэкхён не отвечает и не двигается.