Они будто бы всегда были вместе – словно всю свою жизнь сосуществовали друг с другом, постепенно пополняя сундук с сокровищами тёплыми и, действительно, драгоценными воспоминаниями: они вместе просыпались по утрам практически в одно и то же время, вместе завтракали и ужинали после длительного рабочего дня, иногда даже не перекидываясь ни словом из-за сильной усталости и возможного недосыпа, вместе ходили по магазинам по инициативе Хакёна, который, на самом деле, на многое подталкивал младших своим вечным занудством (было, действительно, проще согласиться и не слушать последующих «ну давайте, а! Лео! Рави!»), вместе отдыхали, вместе гуляли, вместе проводили свободное время, вместе жили, вместе знакомились с новыми соседями, вместе помогали тем с переездом, вместо ругались, вместе мирились, вместе просто ценили друг друга – каждого по-своему и в своей определённой, скажем так, мере, но, тем не менее, и правда, понимали особую значимость друг друга.

И это было, действительно, сложно.

Ведь поначалу был только Рави и только Хакён. Они познакомились, ещё будучи студентами, когда подыскивали себе место для временного проживания – какую-нибудь небольшую квартиру на окраине столицы с небольшой площадью и, что более важно, с невысокой ценой для съёма. И после недолгих поисков, в конце концов, они, всё же, нашли нечто подходящее для себя: по чистой случайности (или же по воле судьбы?) наткнулись однажды на одно и то же заманчивое предложение от какого-то пожилого мужчины в газете, к которому практически сразу и обратились после. Методом длительного звонка по телефону. И Воншик успел именно первым. Отчего Хакён, который так же желал заполучить хотя бы кусочек этой квартиры, – одну из нежилых комнат, – в итоге, решил пойти на крайние меры: он предложил младшему (а, вот, по внешности, скорее, даже именно «старшему») снимать эту квартиру вместе, аргументируя это как «выйдет дешевле и веселее», на что последний после долгих и занудных хакёновских убеждений, всё же, дал своё согласие и, возможно, в этот же момент подписался на нечто для себя ужасное. И ужасное – определённо из-за крайне скверного характера Ча. Но Рави, к счастью, привык. Привык к чужой болтливости, к чужой назойливости, к чужому любопытному носу, совать который тот любил абсолютно во все дела. Привык к чужим истерикам по поводу и без него, к чужой дотошности в бытовых делах по дому и к чужой привередливости в еде, конечно, тоже. Привык к чужому будильнику, который всегда звенел на пару часов раньше его, к чужим копошением по утрам и глубокой ночью, к чужому лицу, которое иногда хотелось просто отпихнуть ладонью куда-нибудь в сторону – подальше от себя. Он привык к этому настолько, что через какое-то время это всё оказалось уже не чужим, а до боли родным и незаменимым. А после Хакён превратился в его плохую привычку. И это случилось довольно-таки внезапно – под накатом эмоций и под высоким градусом выпитого коньяка: сначала они поцеловались, потом сорвались на пьяные смешки от сложившейся неловкости между ними после, а дальше, довольно грубо срывая друг с друга одежду и теперь целуя не только губы, они переспали. На их скрипучем диване в гостиной, который уже давно стоило бы выкинуть и заменить на новый. Вот только до этого их руки так и не доходили: воншиковские останавливались где-то на бёдрах старшего, а хакёновские – на чужой спине, поначалу надавливая на кожу подушечками пальцев, а позже – с каждыми новыми толчками в его задницу – старательно пытаясь зацепиться за ту уже ногтями. И это продолжалось довольно долго: они утопали в собственной страсти, сходили с друг от друга ума и просто обожали. Пока, в конце концов, один из них не остыл. И именно Воншик снова оказался первым. Отчего со стороны Хакёна последовали лишь ещё большие истерики и обвинения по типу «у тебя точно появился кто-то ещё». И чем больше тот говорил о подобном, тем сильнее Воншику, и правда, хотелось найти этого самого «кого-то ещё», чтобы Хакён, наконец, прекратил ему ныться без определённого повода и оставил его в покое, по доброй воле сам отходя на задний план. Потому что из этого всего младшему ничего не было нужно – ни истерики, вызванные ревностью, ни какие-то там бессмысленные чувства, ни, тем более, отношения. Они, ведь, даже никогда и не были парой. Просто любовники и просто соседи – это так, если использовать какие-то лёгкие определённые понятия. Потому что на деле, естественно, всё оказывалось сложнее и запутаннее – как сложная связка нервов, которые Хакён безжалостно рвал и доставал этим ещё больше. Айщ. Это уже не шло ни в какие рамки.

— Ты бесишь, – как-то сухо проговаривает Воншик одним из будних вечеров и тяжело выдыхает, откладывая от себя конспекты в сторону и, всё же, поднимая голову на Хакёна, минутой ранее ворвавшегося в его комнату и по-новой начавшего пилить его за то, что между ними изменилось слишком многое: Рави был уже не тот, взгляд его казался чрезмерено безразличным и должного внимания становилось всё меньше и меньше. Да даже дышал он, судя по всему, не так, как раньше, и вообще неправильно. Заебал, – думает про себя Воншик и хмурит брови сильнее.

— Советую тебе отвалить от меня по-хорошему, Эн. Но тот его не слушается. Когда Хакён вообще что-либо вбивает себе в голову, он не слушает абсолютно никого вокруг. И это оказывается его собственной роковой ошибкой и его же собственной виной. Именно так и оправдывает Рави себя и свои последующие действия.

— Хорошо, – заключает, в конце концов, мужчина и встаёт с места, за пару шагов достигая Хакёна. А после он кладёт на его плечо свою тяжёлую ладонь, крепко сжимает пальцы и сильно надавливает на него, заставляя непонимающего происходящее Эна опуститься на колени перед собой.

— Хочешь от меня любви – соси. И, словно в подтверждении своих слов, Воншик отпускает хакёновское плечо, почти ласково приглаживает ладонью его щеку и, в конце концов, зарывается пальцами в пряди его волос, в какой-то момент резко хватая их на макушке и сводя свои брови друг к другу по-новой.

Возможно, где-то в глубине души он не хотел поступать со старшим таким образом. Не хотел его унижать и, тем более, не хотел делать ему больно. Но на деле ничего из этого в этот момент Воншик не испытывал. Потому что он, действительно, желал поступать так с Хакёном. Желал принизить его и желал сделать больно. Чтобы, наконец, заткнуть поганый хакёновский рот и тем самым избавить себя от его бессмысленных истерик. Чтобы поставить того на место и наиболее наглядным образом дать понять, что не стоит вести себя с младшим настолько необдуманно и небрежно по отношению к его нервам. Ведь всё может обернуться совершенно иной далеко нежеланной стороной.